ТАК ЛИ УЖ ПЛОХ СОЦРЕАЛИЗМ ?

Есть один термин из прошлой советской жизни, о котором "демократические" средства массовой информации сейчас почти забыли, хотя по его поводу в течение нескольких последних лет часто злорадно - и тупо - ехидничали. Это - социалистический реализм.

Приводившиеся в учебниках и пособиях определения соцреализма в основном были поверхностными и почти не вскрывали подлинной сущности этого термина. Попробуем разобраться сами.

Ну, с реализмом понятно. Временных пределов для него пока не видно, в обозримом будущем он будет оставаться ведущим методом "читабельной" литературы. А что же должно означать слово "социалистический" в применении к реализму? С чего его взяли? Можно ведь придумывать различные комбинации слов и приписывать им какое-то содержание, но будут ли они полезными, будут ли они означать что-то особенное, будут ли они необходимыми в применениях?

Таким образом, вопрос заключается в том, чем потенциально отличается социалистический реализм от, скажем, критического реализма прошлого века. Что нового потребовали от писателя времена революции и после нее? Не было ли во введении нового термина попытки искусственного деления обычного реализма в угоду пропаганде достоинств советской эпохи?

Нет, не было, и отличие - глубинное и вполне существенное. В чем же оно заключается?

Все познается в сравнении. Вот и будем сравнивать.

Чем в прошлые века заслужили русские писатели уважение и положение властителей дум? Тем, что с живой заинтересованностью показывали жизнь, поднимали важнейшие человеческие проблемы и ставили вопросы о счастье и несчастье, справедливости и несправедливости, достоинстве человека и его попрании, самоотверженности и безразличии. Подавляющим весом этих проблем и гуманистической позицией классическая русская литература заметно выделяется во всей мировой литературе. Этим она и заслужила почетную и ответственную роль школы жизни, высокой нравственности и реалистичности.

Но что получилось бы, если бы сейчас, в конце двадцатого века, некто стал писать, как, например, Достоевский? Кто-то воскликнет: о, как было бы замечательно! Замечательно, да не очень. Мы здесь не говорим об удивительной сострадательности Достоевского, чем он в действительности заслужил великую память. Речь о другом. Писать сейчас, совсем в другую эпоху, с таким же пониманием исходных причин страданий и способов их преодоления, как у Достоевского, - это значило бы оказаться в положении вечного нытика и отставшего от века, остановившегося в развитии советчика, т.е. уже не быть учителем народа, как полагается русскому писателю.

Что нового в положение писателя внесла советская эпоха? А вот что: возможность и обязанность (или хотя бы желательность) глубоко, на базе расширившегося опыта и научного знания, понимать общественно-исторические корни жизни общества и взаимоотношений в нем. До этого допустимыми были картины жизни уже хотя бы внешне, феноменально типичные, характерные, с гуманизмом лишь сострадательным, но без сколько-нибудь верного и ясного понимания возможностей и путей выхода из круга противоречий. Скажут: ну вот! проблемы упрямы и не хотят исчезать. Но я не говорю, что требуется знать и предлагать легкие способы или что-то подобное. Я говорю о ясном понимании основ жизни, в том числе, возможно, о понимании того, что какие-то противоречия, тяготы, несправедливости будут существовать очень долго. Именно все это и должен понимать и держать у себя в голове и душе "социалистический реалист". В этом он в идеале должен бы умело разбираться и своими способами, т.е. выстраивая картины жизни согласно своим представлениям и пониманию, учить читателей. Не разбирающийся в этом, а тем более воинственно отпихивающий от себя общественные знания писатель оказывался со времен революции просто-напросто темным невеждой и соответствующим учителем. В советское время была тенденция таких в печать не пускать, а сейчас для них в этом отношении - полная свобода и даже по понятным причинам возможна поддержка.

Конечно, в соответствии со спецификой литературы не требуется социалистическое мировоззрение, научно разработанный гуманизм прямолинейно и декларативно выставлять напоказ. Как обычно в искусстве, писатель такого "социалистического" направления вовсе не обязан делать своих героев учеными теоретиками и образцами для подражания. Надо только, чтобы он сам и его позиция, возможно "закадровая", были истинно мудрыми, проницательными и умело проводимыми. Такая позиция присутствует в явном виде, например, в "Чапаеве" Фурманова, а в гораздо более скрытом виде - в "Тихом Доне" Шолохова. Когда Брехта спросили, почему его мамаша Кураж, маркитантка, потерявшая в войну сыновей, не перестала приветствовать войну, приносящую ей прибыль, почему он ее изобразил ничего не понявшей, он ответил: неважно, что она не поняла, важно, чтобы понял читатель (или зритель).

Другими словами, поскольку социалистическая ориентировка в отношениях между людьми означает сознательное и грамотное знание законов этих отношений, постольку изображение в соцреализме обладает истиной. То есть соцреализм тождествен истинному реализму, по-настоящему реалистическому реализму. Социалистический реализм - это реализм нового времени.

С течением времени у человечества меняются даже сами представления о справедливости и нравственности. Так, под грабежом когда-то понимали прямолинейное, откровенное отнятие ценностей, скажем, на "большой дороге". Но с тех времен, когда наука открыла прибавочную стоимость и ее происхождение, понятие грабежа весьма основательно расширилось. И с тех времен, когда был научно открыт исторически преходящий характер тех или иных конкретных общественных отношений, разговоры о вневременных истинах в общественной сфере (чем многие очень гордятся и, бывает, хорошо кормятся) стали принадлежностью только недостаточно информированных, невежественных людей - или жуликов и их лакеев. В общем-то, начиная с сеpедины пpошлого века какие-либо более или менее сеpьезные pазговоpы об общественных делах, "за жизнь", ведущиеся без учета научных знаний, фактически оказываются безнравственными, потому что объективно - ложными или попросту лживыми.

Примитивным, прямолинейно-пропагандистским, нудно-назидательным и тем самым враждебным искусству соцреализм представляется как раз только самим примитивным или недобросовестным его оппонентам, в лучшем случае чистосердечно блуждающим в потемках. Надо сказать, степень чистосердечия в данном случае невелика. В советское время у подавляющего большинства была возможность поучиться и понять, что к чему. При таких условиях для выступлений, опирающихся лишь на заинтересованный "пошлый опыт", нужна достаточная доля бессовестности.

Кстати. Многие ли из нынешних литераторов, журналистов, теле- и радиокомментаторов понимают, какой это "пошлый опыт - ум глупцов" имел в виду Некрасов Коля, сын покойного Алеши? Почему он назвал опыт пошлым и при чем тут глупцы? Неужели опыт - это пошло, и нужно витать в эмпиреях, "под сенью струй", как выразился Манилов? Нет. Некрасов подразумевал определенный сорт выводов из жизни, полученных приниженными людьми или обычными карьеристами, мещанами, недалеким, затрапезным, ползучим, бескрылым умом, без полета высоких и честных мыслей. Отличный пример такого "опыта" он изобразил в "Песне Еремушке". Именно на пошлом опыте стояла и стоять будет "демократическая" журналистика, что на их радио и телевидении, что в их газетах.

Не следует думать, что можно и без правильной общей линии стать хорошим писателем - были бы, мол, способности! Думать так было бы крупной ошибкой. В этом отношении поучителен пример Гоголя. После смерти Пушкина он писал: "Моя жизнь, мое высшее наслаждение умерло с ним. Когда я творил, я видел перед собою только Пушкина. Ничто мне были все толки, я плевал на презренную чернь, известную под именем публики; мне дорого было его вечное и непреложное слово." Создавая свои произведения, он все время оглядывался на Пушкина как на высшего судию. Раз такое дело, то при Пушкине он никогда не решился бы обратиться к облагораживанию "свиных рыл", к вымученным хэпиэндовским рецептам повышения производительности крепостного хозяйства, к темам богоискательства и религиозным поучениям. Все эти разъяснения божественных литургий и религиозных совершенств, которыми он стал позже пробавляться, вызвали бы у Пушкина разочарование (если не прямую насмешку), что Гоголь, несомненно, провидел бы, и поэтому постеснялся бы ими заняться: ему перед Пушкиным было бы неудобно. Но после смерти Пушкина этот тормоз исчез, и Гоголь, лишившись его, постепенно перестал быть великим писателем. Все его великие произведения написаны или начаты при Пушкине. Как только запасенный при Пушкине импульс исчерпался, Гоголь как великий русский писатель скончался. Перейдя к проповедям религиозного понимания и усовершенствования жизни, он отошел от ее действительного понимания, даже интуитивно-художественного, тем самым закопав свой художнический талант, как это четко и справедливо отметил Белинский. Аналогично и наши писатели, перестав чувствовать социалистический запрос, социалистическую сверхзадачу, пошли молоть всякую ерунду, обывательщину самого тупого пошиба. Те из бывших советских писателей, которые сами не были способны стать на социалистическую платформу, то есть попросту понять, почувствовать ее и иметь достаточно ума, чести и твердости признать ее наилучшей, без этого внешнего подталкивания (со стороны "тоталитаризма") ничего путного никогда не написали бы. Поэтому они этому "тоталитаризму" должны быть навеки благодарны (чего многие из них, ныне еще здравствующие, отнюдь не выказывают) за то, что хоть что-то сделали, из-за чего их будут некоторое время вспоминать с уважением. Сейчас, не имея такого направляющего подталкивания, писатели в большинстве своем производят вздор, общеизвестную, сто раз пережеванную другими жвачку, которая лишь им кажется новой. Это, разумеется, не относится к тем, кто талантлив в собственно творческом отношении и одновременно достаточно умен, грамотен и проницателен в общественных делах. Само собой, число таких может измеряться не больше, чем единицами, да сейчас и им плохо, если они есть. Что же касается остальной оравы, то она выдает просто низкопробное барахло, иногда, возможно, остроумно и красиво отделанное и упакованное и на что-то назойливо претендующее, но тем не менее барахлом остающееся.

Времена меняются, а с ними меняются проблемы и критерии. В архаичной древнегреческой литературе мощный герой вроде Аякса уже по определению был вне критики, а рабы вообще не брались в расчет. И это тогда было нравственным и реалистичным. С началом новой эры и зарождением феодализма произошла своеобразная революция в умах: в христианстве формально все уравнялись перед господом и каждый должен был получить по заслугам своим, правда, на том свете. (Аналогичное равенство постулировалось также в буддизма и исламе.) Все же и во времена феодализма литература большее почтение испытывала к аристократам, хотя бы они и были мерзавцами, чем к простолюдинам. И это был реализм того времени. Один лишь добрый дон Кихот уважительно отнесся к своему оруженосцу - за что и не был понят в течение двух-трех столетий, по крайней мере вне своей родины. Со второй половины восемнадцатого века возникает интерес к маленькому человеку: бюргеру, буржуа, чиновнику. Их проблемы становятся достойными интереса литераторов: Ричардсона, Шиллера, Гоголя, - а вопросы нравственности, связанные с ними, начинают оцениваться не только господом, но и людьми. Ну и так далее. Мы видим, что никаких вечно неизменных нравственных оценок не существует. С появлением научного социализма оценки также скорректировались. Социализм в отличие от предшествовавших систем есть строй, который не может развиваться стихийно, а должен управляться сознательно с использованием достаточно хорошо понятых общественно-исторических законов. Именно соответственно такому его характеру сами принципы нравственности с этого времени должны в какой-то степени поверяться наукой. Поэтому позиция писателя, изображающего события в общественной сфере в соответствии с доморощенными представлениями и критериям, не может более считаться вполне нравственной.